1.Имя и фамилия

Обоз двигался крайне медленно. Караван переселенцев, одних из немногих, кто рискнул двинуться в путь в поисках лучшей жизни в эту войну, просто не мог двигаться быстро. Слишком много женщин и детей, убегающих от ужасов кровавой бойни.  Веслав, некогда мастер-кожевник, развалился на козлах, изредка подгоняя лошадь, да поглядывая за женой и маленькой девочкой, которую они, буквально пару дней назад, подобрали по дороге к лучшей жизни. Решив, что с женой старый мастер разговаривает почитай уже лет тридцать, а с новой знакомой и парой слов еще не перемолвился, мужчина позвал:
- Эй, Ирена.
- Я – Иренка. И-РЕН-КА, - повторила она по буквам, дабы старческому мозгу лучше запомнилось.

2.Возраст

Старик на выпад никак не отреагировал. Что с нее взять – сирота, дитя войны? Да и он был, по природе своей, добродушным малым. На глупости не обижался, был прост, как полено и крайне добр ко всем, особенно – к детям. Ибо Мелителе не наградила его семью самым главным –вечно смеющейся, дикой оравой малышни. Оттого старику и было приятно поговорить с малышкой – путь все равно не близкий, а так, может повезет и малышка войдет в их семью.
- И как же так вышло, Иренка, что ты одна путешествуешь по стране? Тебе же лет шесть! Не страшно?
- Восемь мне, почти, - опять недовольно буркнула девчушка, ибо это только кажется, что между годами нет никакой разницы. На самом деле между шестью и восемью годами – целая пропасть.

3.Раса

- И все равно – не страшно?
- Нисколечко, - девочка пожала худыми плечиками. – Кого мне бояться? Черных? Так они бегают медленно и бряцают смешно. Если только самострелкой попытаются, но… станут ли стрелы переводить на дитенка-то? – она перебралась чуть поближе к старику, дабы было удобней разговаривать. – Скотоелей?
- А хоть бы и скотоелей, - согласился старик. – Белки-то, говорят, всех косют без разбору. И старых, и молодых.
- Встречались мне скотоели, - вздохнула малышка. – Да только они это… как его… брезгуют, вот! Как уши мои увидят, сразу говорят, что о полуэльфа мараться не хотят. Говорят, кровь моя гадкая. И смеются, все время смеются.
- А свои-то не трогают? За уши-то?
- Неа. Но и хлебом не делятся. А все почему? Потому что – жмоты, краюху хлеба ребенку не дали. Куда мир катится? – малышка театрально развела руками, при этом хитро улыбаясь.

4.Специализация и деятельность
Старик скрипуче рассмеялся, на глазах проступили слезы. Марта, его жена, до этого тихо сидевшая в глубине обоза, тоже не смогла сдержать улыбки. Малышка все больше и больше нравилась этой старой супружеской чете, не смотря на то, что Иренка при первой встрече представилась просто: «Я – спиногрыз, а других достоинств у меня нет». Правда оказалось, что помимо прочего, девочка была обучена грамоте и счету, а за пазухой обнаружилась книга по истории.

5.Характер

Но ничего не смущало стариков. Иренка оказалась легкой на подъем, живой и веселой девочкой. Часто шутила, улыбалась, подбадривала своих спутников, вставляя к месту и не очень парочку отличных, забавных фраз. Правда, а это чета не могла не отметить, шутки ее становились, порой, через чур жестокими, словно девочка пыталась найти у окружающих слабое место, через которое можно давить и делать больно. Да и слова ее, на первых порах казавшиеся детским лепетом, иногда отдавали чем-то серьезным, не по годам злым. Она была милой девочкой, с легким, живым нравом и сообразительностью снаружи и озлобленным, забитым существом внутри.  Однако старики списывали это на те ужасы, которые пережила их маленькая гостья. Немного тепла, заботы и любви – девочку будет не узнать. Иренка так не считала, но, со свойственным всем детям лицемерием, ради лишнего куска хлеба, особенно если он щедро намазан маслом, могла и притворится добренькой. Если бы они знали, что она относилась к ним, скорее, как к источнику пропитания и возможности не идти своим ходом до ближайшего человеческого жилья, то, пожалуй, ужаснулись бы. Уже будучи восьмилетней, но крайне самостоятельной, малышка точно знала, что пока есть возможность получать лишнюю порцию благодаря щенячьим глазкам – пусть так оно и будет. Да, она любила шутить, умела находить общий язык со всеми, кроме всего одного человека, но… всегда есть одно «но» и у Иренки это была банальная обида на весь мир лишь за то, что многим повезло иметь стол и кров, мать, что приласкает, а у нее – только она сама. Червоточина зависти породила ненависть, а ненависть извратила внутренний мир девочки, уже сейчас, еще только на заре жизни создав капризную лицемерку. 
И все же, будучи ребенком Иренка боялась остаться одна. Потому тянулась к сердобольным старикам, хотя сама себе говорила, что не позволит кому бы то ни было вторгаться в свой мир. Тянулась к сверстникам, с легкостью входя в игру. Тянулась к тем, кто сильнее. И все это порождало в ней противоречивые чувства, осознать которые ей пока было не под силу.

6.Внешность

Но старикам было не понять хитросплетений детской души. Она казалась им несчастной сироткой, чудом пережившей войну, которая наложила свой отпечаток хмурости на детский лобик. В остальном же малышка казалась им ангелом во плоти. Худенькая, что аж косточки выпирали, вызывая смутное желание взять и накормить маленькую страдалицу. Недобор веса был, фактически на лицо: скулы и большеватый нос сильно выделялись на фоне впалых, но некогда румяных щечек. Да и ростику в Иренке было всего ничего – ниже своих сверстников, а вот наглости в голубых глазах, с немного хитрым прищуром – целая телега, да с прицепом. Тонкие, всегда искусанные губы улыбались, но никогда не оголяли слегка кривоватые зубы. Может, малышка их стеснялась, может – нет, но демонстрировать как-то не спешила. Чего она действительно не хотела показывать никому, так это - заостренные уши, выдающие в ней дочь Старшей Крови и человека. Они не были настолько же длины, как у обычных эльфов, но их форма, все же, заставляла Иренку испытывать некоторые неудобства. Потому-то девочка и прятала их под длинными светлыми волосами, постоянно путающимися и представляющими целый полигон для вшей. Иначе бы всю эту мохнатость она состригла, не стесняясь и не переживая о том, что они красивы, шелковисты и густы. Они напоминали ей о той, кто вызывала раздражение уже просто изредка мелькая в воспоминаниях. Порой, припоминая лицо, чем-то схожее с ее собственным, девочка неосознанно кусала ногти, от чего они стали не ровными, все время слоились, а в некоторых местах даже покрылись мелкими шрамиками – пару раз она, в задумчивости, перестаралась.

Сейчас же, в грязном, штопанном-перештопанном платье, Иренка вдвойне порождала симпатии, а ее, немного перемазанная мордашка, так и лучившаяся доброжелательностью, вызывала слезу умиления у старой хозяйки обоза.

7.Биография

- А как ж так вышло-то, что малышка совсем одна-одинешенька да по стране ходит? – подала голос Марта, жена кожевника. До этого подобных вопросов не возникало, но дорога, видать, располагала к подобного рода разговорам. Иренка призадумалась на пару минуток и ответила:
- Да я, милсдарыня, всегда одна была, сколько себя помню. Ни сестер, ни родителей толком.
- А что о маме ничего не известно было? Может жива и ищет тебя?
- Вот уж дудки. Она у меня есть, вполне живая, но, как говорила моя наставница… теоретическая, вот, - сморщив лобик выдала девчушка. – Мне как-то сказали, мол, папка мой был ушастый, поймал мою мамку в лесу и там же обрюхатил под первым кустом. Мамке стыдно стало – не замужняя была, да еще, говорят, в военные подалась, куда ей дите? Оставила меня при храме Мелителе да свинтила в неизвестном направлении, когда я еще даже под стол пешком не хаживала. Деньги, правда, исправно посылала, приезжала иногда… Редко очень. И меньше часа со мной посидит, помолчит, потом уходит. А года три назад совсем прекратила навещать, только деньгой и откупалась.
- Сирота да при живых родителях, - вздохнула старушка.
- Да я особо и не переживала. Чужая она мне, как ни крути, - грустно улыбнулась Иренка. – Даже имя мне дали в храме – той все по боку было. Я с рождения в храме жила, с наставницей сдружилась очень – вот она мне мать была, каких поискать. Любила меня. Бывало, напроказничаю, так она меня порет, а сама – вся в слезах. Потом придет ночью, тихо, даст пирожок лишний и все приговаривает: «Для блага это, Иренка! Зато человеком станешь!». Так и жили. Сердобольная женщина.
- А на дорогу как вышла тогда? – заинтересовано проговорил старик.
- Дак к храму войска подошли, черных этих, - горестно вздохнула малышка. – Перебили всех вообще, кто там был. А нас с одной девочкой в лес отправили, за хворостиной да другой мелочью. Подходим мы к храму, а он за городом был, смотрим – горит. Подходим ближе – там на воротах трупы висят, знакомых – сторожа-привратника да верховной жрицы. Вот тогда мы к городу со всех ног бросились, а там – тоже самое. Войска стоят, народ в страхе, выживших – мало совсем. Ну, подружка-то там осталась, а я вот, решила – пойду к своим, вдруг что и выйдет полезного.  Две недели бродила, вот на вас и наткнулась.
- Бедняжка, - в голос вздохнули старички.
 
8.Способности

- Ой, да прям, - пожала плечами малышка, - оно, конечно, наставницу жалко, да только толку сейчас мертвых жалеть? Вот выберусь, устроюсь где-нибудь и буду плакать над друзьями. Сейчас не до того мне, о себе подумать надо, - сказала она с необычайной серьезностью. Главное, не забывать, что жили на свете такие люди…
- Вот это правильно! – с готовностью согласился старик. – Вот это по-нашему. Не забывать о других, но помнить, что жизнь продолжается.
- Да как их забудешь-то? Я при храме столько лет жила… они ж меня обучали. И грамоте, и письму, и счету. Старшей Речи учили, да только я так и не в ладах с нею оказалась, - Иренка скорбно вздохнула, - за то и секли, чтоб лучше помнилось.
- Ухо ребенка находится пониже спины, как говорила моя матушка, - улыбнулся старик. Ему понравилось, что от воспоминаний девочка чуть оживилась – видимо при храме ей и правда было хорошо. Он решил развить успех: - А чему еще обучали тебя, красавица?
- Песням, пляскам, чуть начали основы рассказывать, медицинские. Перевязку на порезанный палец наложить смогу, а вот что посерьёзней… тут профан буду, - она снова призадумалась. – Еще умею костры разводить, кушать готовить, портянки стирать, а так… особо и ничего больше, пожалуй. Более-менее серьезное обучение должно было с десяти начаться моих, но вот как-то не получится уже, видать.

9.Инвентарь

- У меня вот книжка от них осталась, - Иренка извлекла из маленького, штопанного рюкзачка солидный том. – Думала, в лесу на отдыхе почитаем, а сейчас, может, продам. Все равно кушать-то хочется.  И его вот продам, наверное, - малышка потрясла худым запястьем. Сразу же раздался звон цепочек, ударяющихся друг о друга. – Не дорого возьмут, не золото же и даже не серебро. Мать подарила, когда последний раз виделись. Кто ж знал, что и от этого будет польза?
Иренка умолчала еще кое о каком подарке от матери, но сама на себя злилась, что вообще всюду таскала эту вещь. Это был бант, обычный нарядный бант, какой богатые мадамы любят надевать на своих бутузов-ребятишек. Шелковый отрезок ткани, с красивой тесьмой, голубой, как и глаза Иренки. Девочка сама не знала, почему так привязалась к этой штуке – украшений на волосы она не носила, дабы не показывать свои уши лишний раз. Но бант таскала с собой всюду, в кармане платья – он был как талисман, как оберег для детской души. Что-то, к чему она привязалась настолько, что будучи даже под страхом смерти – не смогла бы отказаться от него.

10.Связь

Скайп: ainosha_ai

11.Пробный пост
Иренка незаметно для себя самой замолчала, полностью погрузившись в свои воспоминания:

Она сидела и смотрела на ту женщину, которая, по какой-то нелепой случайности, звала себя ее матерью. Их лица в чем-то схожи: форма скул, крылья носа и цвет глаз, небесно-синий, глубокий. Вот только, а тут Иренка не сомневалась ни секунды, проявляет их взгляд совершенно противоположные чувства. Глаза взрослой женщины выражают тоску, отчаянье и съедающую изнутри совесть, от которой избавиться невозможно. Иренка же только и желает, что оказаться подальше – лишь бы закончились эти томительные минуты пустого молчания. Девочке хочется уйти, подальше, может, даже на край света, и не видеть этих голубых глаз.

Но наставница строго-настрого запретила ей покидать комнату без позволения матери. Секунды молчания складывались в минуты, а минуты грозили превратится в часы. Самый невосполнимый ресурс – время – безжалостно утекал, без цели и особого смысла. Наконец, насмотревшись и вдоволь накормив свою совесть, женщина произнесла тихо и почти без эмоций:

- Тебя хорошо кормят? Не болеешь? Не обижают?

Поразмыслив, на какой вопрос все же ответить, малышка криво улыбнулась:

- Все в порядке, за это можешь не беспокоиться.

- Хорошо, - отозвалась мать. Обе снова замолчали, одна – разглядывая свои ноги так, словно это было нечто волшебное и захватывающее, другая – упершись взглядом в стену.

«Когда она уже уйдет?» - беспрестанно пробегало в голове девочки. Ей не комфортно рядом с этой статной, спокойной и от того бесконечно далекой «матери». Будучи весьма разговорчивой и обаятельной от природы, Иренка умела найти подход к любому, если считала таковое нужным. Умела поддержать пустой разговор своим наивным детским лепетом, но сейчас, именно в этой келье, на этой лавке, малышка хотела взвыть и забиться в дальний угол. Забыть существование этой женщины, как страшный сон.

Но все же, где-то в глубине детской души таилась надежда, что эти дежурные визиты значат для ее материи что-то большее, чем способ лучше спать по ночам. Одиночество, истинное одиночество, это когда ты не нужен кому-то одному в этом мире. Самому важному. А для любого ребенка это – мать.

Женщина вдруг вышла из задумчивого оцепенения и, тряхнув головой, резко повернула голову к своей дочери. Не ожидавшая такой реакции Иренка икнула и быстро прикинула, что же могло произойти. Уже заранее готовя что-то вроде извинений, малышка состроила виноватые глаза. Но мать, вопреки ожиданиям, начала оживленно рыться во внутреннем кармане своего камзола и, краснея, протянула ей аккуратно сложенный кусок синей ткани, перетянутый на несколько раз браслетом из цепочек. Иренка приняла подарок, сняла браслет, оглядывая его со всех сторон – он потешно бренчал, когда звенья ударялись друг о друга. Однако, не очень занятная вещица – что ребенок может понимать в таких «взрослых» украшениях? А вот бант, а именно им оказалась полоска ткани, неожиданно ей приглянулся.

Шелковый отрезок ткани, немного переливающийся на свету, показался Иренке чем-то вроде реки, которую приручили. Побежалость на нем напоминала о волнах. Кайма по краям ограничивала течение – центр. Он пах костром, духами и текстильной краской. С подозрением покосившись на вновь притихшую горе-мать, девочка спросила:

- Это мне? – женщина кивнула, потупив взгляд. – Повяжи его, а то я не умею.

Мать опешила не секунду, но увидев, что Иренка повернулась к ней спиной и расправила свои длинные, светлые волосы, сдалась. Когда тебя просит сделать что-то ребенок, да еще и в капризно-приказном порядке, сложно отказать. Особенно, когда должен этому ребенку нормальное детство.

Иренка чувствовала, как мать собрала волосы и попробовала перетянуть лентой, но та соскользнула с волос и опала. Тогда мать попыталась снова, перетянув волосы так сильно, что у малышки чуть слезы из глаз не выступили, но не посмела даже пискнуть. Девочка представила, что так было всегда – мама расчесывала ее длинные волосы и повязывала красивый бант, одевала в платье, простое, но выглаженное и опрятное. А потом они шли гулять на улицу, и все дивились тому, как они похожи – мать и дочь, как они близки, словно подруги, а главное – счастливы. Момент наваждения кончился, толком и не начавшись.

- Готово, - проговорила женщина. – У тебя волосы, как у моей мамы – такие же сильные и шелковистые. Даже завидую маленько, - она вздохнула, - у меня-то как солома от вечных ветров и непогоды. А мама моя была первой красавицей в городе, к тому же еще и очень умной. К ней выстраивались в очередь на руку и сердце, а она выбрала твоего деда. И знаешь, до самой смерти они были счастливы. Я хочу, чтобы ты тоже была счастлива, Иренка. Пусть бант тебе будет тебе талисманом, хорошо?

Что-то внутри детской души оборвалось и с грохотом упало. Боясь спугнуть миг некой заботы, девочка неподвижно застыла, жадно вслушиваясь в материнские слова. Они отпечатались в ее сердце, засели так глубоко, что в последствии она не смогла их выковырять никаким способом. Впервые мать произнесла рядом с ней больше одного предложения и слова эти были адресованы только ей одной. Впервые Иренка была рада ее визиту настолько, что не хотела, чтобы мать уходила. Впервые она почувствовала рядом с собой «маму», а не женщину с улицы.

Когда мать ушла, Иренка не могла распустить волосы еще неделю. Сначала – сама того не желала, пусть остальные и смеялись над нелепо завязанным, вкривь и вкось перетянутым и абсолютно несуразным бантом. Потом, когда наставница все же поймала малышку, то никто не смог развязать путанный узел, намертво захвативший длинные волосы. Когда же приняли решение бант искромсать, девчонка вопила и орала так сильно, что успокаивать ее сбежалось половина храма. Насилу развязав полоску ткани и отцепив от рук одного из державших саму Иренку, вздумавшую до кучи еще и кусаться, наставница забрала бант, на время, в качестве наказание. В храме почиталось смирение, а не истерики.

Вернули бант через неделю. Иренка сложила его в карман и с того момента всегда носила с собой.